Роль Паганини в жизни Берлиоза

К сожалению, темы бесед двух великих музыкантов остались неизвестными, о содержании их Берлиоз ничего не сообщает. Записная книжка, свидетельница их встреч, оказалась впоследствии утерянной композитором.
Вскоре неудачливый автор «Бенвенуто Челлини», освистанный в опере, решил взять реванш у парижской публики.

16 декабря 1838 года в зале консерватории под управлением Берлиоза состоялся концерт, на котором были исполнены его «Фантастическая симфония» и симфония «Гарольд в Италии» — произведение, зародившееся под влиянием идеи, поданной ему Паганини.

Больной, с трудом двигавшийся, подавленный судебным процессом, Паганини, собрав последние силы, пришел на концерт, где впервые услышал «Гарольда в Италии» Берлиоза — произведение, вдохновленное им. «После концерта, — сообщал своему отцу Берлиоз, — Паганини, этот великий и благородный художник, сказал мне, что он настолько взволнован, тронут и поражен, что хочет преклонить передо мной колена, что я пошел дальше Бетховена. Но это не все. Пять минут назад ушел от меня его сын Ахилл, прелестный двенадцатилетний мальчик, он передал мне письмо от Паганини с вложенным чеком на двадцать тысяч франков. Вот это письмо: «Мой дорогой друг, Бетховен умер, и только Берлиоз мог его воскресить. И я, вкусивший от ваших божественных творений, достойных такого гения, как Вы, прошу принять от меня в знак благоговения двадцать тысяч франков, которые вы можете получить у барона Ротшильда, предъявив ему это письмо. Всегда преданный ваш друг Никколо Паганини».

Паганини знал о бедственном материальном положении композитора, опутанного долгами, терзаемого кредиторами, подвергавшегося остракизму со стороны мещанской публики и ретроградной критики. Щедрый подарок и моральная поддержка (музыкальный авторитет великого артиста был по-прежнему непререкаемым) помогли молодому художнику выйти из кризиса и целиком отдаться творчеству. Одно из самых значительных произведений — драматическую симфонию «Ромео и Юлия» — он посвятил своему великому другу.

Паганини, сам испытавший удары врагов и завистников, так объясняет свой поступок: «Я это сделал для Берлиоза и для себя. Для Берлиоза, ибо я видел, что молодой человек, наделенный мужеством и гениальностью, может оказаться разбитым в этой тяжелой борьбе с завистливой посредственностью и безразличным невежеством, и я сказал себе: «Надо прийти ему на помощь. Для меня же, ибо впоследствии мне воздадут за это должное, будет не последним то, что я первым сумел распознать гения и представить его публике».

Вскоре после концерта Берлиоз посетил Паганини в больнице, где последний проходил курс лечения. «Когда Паганини увидел меня,— писал композитор сестре, — слёзы показались у него на глазах (признаюсь, что и я сам был близок к этому); этот дикий людоед, губитель женщин, как он неоднократно называл себя, плакал, горячо обнимая меня. «Не говорите обо всем этом, — сказал он мне, — я не заслуживаю. Это самая большая радость, самое полное удовлетворение, какое я когда-либо испытывал за всю мою жизнь. Никогда Вы не узнаете, какие чувства Ваша музыка возбудила во мне. Мне привелось испытать ощущения, о которых я и не подозревал. Вы воскресили великое искусство Бетховена. Затем, вытирая слезы, стукнул кулаком по столу и начал быстро говорить. Ахилл мне передал: «О! Я счастлив, я на верху блаженства. Эта сволочь, писавшая против вас, уже не будет так смела, ибо обо мне не посмеют сказать, что я не понимаю, и все знают, что меня трудно сломить».

Но враги Паганини хотели набросить тень и на этот бескорыстный поступок. Они распускали всякого рода неблаговидные слухи. Одни писали, что он
вынужден был сделать этот царский подарок Берлиозу, желая сгладить неблагоприятное впечатление, произведенное его отказом играть на благотворительном концерте в пользу бедных, и тем самым примирить с собой парижскую публику, перед тем как дать несколько собственных концертов. Другие клеветнически утверждали, что он лишь разрешил использовать свое имя одной из поклонниц композитора и что в действительности
никаких денег не давал.

Блестящая статья Жюля Жанена, выступившего в защиту Паганини, положила конец грязной кампании, поднятой желтой прессой.

«Изумительно! Чудесно! — писал Берлиоз Жанену, прочитав его фельетон в газете «Debate» от 24 декабря 1834 года. — Есть фразы, которые звучат подобно выстрелу. О мой добрый Жанен, как я благодарю вас — за него и за себя".

стр.137 - 140

Смерть Паганини

Жестока моя судьба.

Паганини

Последние полтора года своей жизни Паганини провел на юге Франции. Он продолжал еще надеяться на выздоровление. «Если бог позволит, — писал он Берлиозу, — я вас увижу следующей весной. Надеюсь, что здесь мое состояние улучшится, надежда — это все, что у меня осталось. Прощайте, любите меня так, как я люблю вас».

Но ничто не могло спасти его. Смерть неумолимо приближалась. «От Паганини осталась одна тень, — сообщал парижский официоз газета «Le Moniteur Universel». — Он потерял голос и объясняется лишь своими огненными глазами и угловатыми жестами. Скрипка, инструмент его славы, с ним. Больному предписаны ванны источника «Элиза» при 22 градусах».

Несмотря на все меры, принятые врачами, состояние здоровья Паганини продолжало ухудшаться. Больной ясно это осознавал. «Я плохо поправляюсь. Расстройство, ревматизм, слабость в ногах делают меня несчастным», — сообщал он Джерми». Тем не менее, он посетил концерт, на котором исполнялся «Реквием» Керубини, а 21 июня слушал «Торжественную мессу Бетховена.

В начале октября (1839г.) Паганини совершил свою последнюю поездку в Геную, чтобы повидаться с родными и друзьями. Он находился в страшно возбужденном, беспокойном и раздражительном состоянии. Резкий генуэзский климат еще более обострил его болезнь; случившийся с ним страшной силы нервный припадок показал, что конец близок. Вскоре Паганини покинул родной город и уехал в Ниццу. Поездка морем причинила ему, по его словам, «ужасные страдания». В Ницце он большей частью был прикован к постели. Зимой одинокого артиста навещали старые друзья; они старались смягчить его страдания, уберечь от волнений, связанных с ожиданием судебного решения по делу «Казино».

Паганини с твердостью переносил жестокие физические боли, всячески пытался скрыть от окружающих истинное состояние своего здоровья. 13 января 1840 года он писал к Филиппо Цаффарини. «За эти два года болей и страданий мне пришлось набраться терпения и проявить большое смирение, ибо
я потерял голос, подвержен нервной болезни и общей слабости. Одним словом, я нахожусь в самом деле в плачевном состоянии».

Корреспондент парижской «Музыкальной газеты» сообщал из Ниццы: «С недавнего времени я вижу Паганини ежедневно. Он не в очень хорошем настроении в связи с решением о деле «Казино». Несмотря на это, он сохраняет большое мужество; когда он находится один, я слышу звуки его скрипки».

Последние три месяца жизни Паганини — это печальная история медленного и мучительного умирания одинокого, всеми покинутого человека. Немногие
письма, написанные им в это время, говорят о том, как постепенно его все больше и больше охватывало чувство уныния и безнадежности. «У меня уже нет сил терпеть», — заканчивает он одно письмо».

Его последние часы отравлены визитами судебного исполнителя, мучившего его угрозами конфискации любимых музыкальных инструментов. «Для меня
будет большим горем, если Сержан конфискует мои инструменты в Ницце», — пишет он Джерми с просьбой помочь в этом деле.

Но еще больше терзали его посещения различного рода священнослужителей. «Отцы церкви» решили использовать тяжелое физическое и душевное состояние больного Паганини и вырвать у него покаяние. Но Паганини не скрывал своих антиклерикальных взглядов. До последнего своего вздоха он оставался убежденным атеистом, непримиримым врагом церкви и не пошел в этом вопросе ни на какие сделки с совестью.

Его служанка на допросе показала, что он был настоящим «пожирателем священников» Выраженная им в завещании воля — «отслужить сто месс по моей душе» — оказалась не более чем уловкой; ею он хотел ввести в заблуждение церковников. Но эта уловка не обманула католическое духовенство, и оно отлучило его от церкви.

Графу Чессоле, своему другу и почитателю, на его уговоры принять причастие он уклончиво отвечал, что «сделает это, если надо, но в настоящее время не видит в этом никакой необходимости» Эмиссары епископа Ниццы, которых подсылали к Паганини, несмотря на все усилия, не могли сломить воли
умирающего и исторгнуть из его уст малейший намек на выражение религиозных чувств.

Священнику Ромоло Каффарелли было поручено вернуть Паганини в лоно католической церкви. Но это ему не удалось: «При моем последнем посещении,
когда конец его был уже близок, я долго и горячо увещевал его, умолял приготовить себя к смерти, достойной христианина. Однако, несмотря на мои
повторные уговоры, я не мог заставить его произнести имени Иисуса и Марии» — доносил он епископу.

Скончался Никколо Паганини 27 мая 1840 года. Рядом с ним лежала его любимая скрипка.

стр. 141-144

Посмертная одиссея Паганини

После смерти Паганини разыгралась история, неслыханная в музыкальных летописях. Католическое духовенство запретило хоронить того, кто при жизни
был заклеймен как «безбожник и якобинец». По приказу церковных властей, набальзамированное тело артиста было перенесено в госпиталь для прокаженных, расположенный неподалеку от Ниццы, в местечке Виллафранше. Ужас объял местных жителей: они клялись, что слышат ночью дьявольские
звуки скрипки.

Друзья Паганини в Генуе предприняли энергичные меры, делали все от них зависящее, чтобы добиться отмены запрета, но наталкивались на решительное сопротивление церкви. Разгоревшаяся, не прекращавшаяся в течение многих лет борьба показывает, с какой ярой ненавистью относились церковники к
Паганини. Все усилия сломить упорство церковных властей оказывались тщетными; даже король должен был склониться перед их волей, прислушавшись
к совету своих министров, считавших, что не в его интересах доводить дело до конфликта с римской курией.

Четыре года шла борьба между друзьями и почитателями Паганини и епископом Ниццы. Четыре года тело Паганини лежало среди трупов прокаженных.
После долгих хлопот папа римский отменил запрет и тело Паганини разрешил перевезти в Италию. Однако условия, которые были при этом поставлены, показывают, насколько католическая реакция боялась даже тени умершего великого музыканта.

11 апреля 1844 года комиссар здравоохранения Генуи  официально информировал адвоката Луиджи Джерми:  «...смертные останки барона Паганини будут доставлены в порт и сняты с судна представителями властей. Так как правительство желает избежать какой-либо огласки, связанной с прибытием
и перенесением тела, и предупредить распространение среди населения слухов, я передал необходимые инструкции таможенному управлению, так же
как и полиции, с просьбой наблюдать за тем, чтобы все было сделано с необходимой секретностью и быстротой».

В один из апрельских дней 1844 года к госпиталю в Виллафранше, расположенному на берегу Средиземного моря, причалило небольшое парусное судно
«Мария Магдалена». Капитан Дж. Н. Расто и генуэзский комиссар здравоохранения, предъявив официальные документы, вынесли из морга запаянный свинцовый гроб с телом Паганини. Останки великого музыканта и грешника были перенесены на борт корабля. Подняв паруса, судно направилось к
берегам Италии и 22 апреля вошло в генуэзский порт. Генуя— родной город Паганини — встретила его неласково. Таможенные чиновники вскрыли и
обыскали гроб. С телом художника, покорявшего своим искусством Европу, окруженного всеобщим поклонением, обошлись как с контрабандным товаром. Трагическая фантасмагория!

Тайно ночью, по распоряжению римской курии и ордена иезуитов, гроб был захоронен в Польчевере. Но на этом не окончилась посмертная одиссея Паганини. На протяжении полувека гроб неоднократно вскрывался и переносился в разные места: в 1853 году на «Виллу Гайона», в 1876 году на кладбище в Парме. В 1893 году известный чешский скрипач Францишек Ондржичек, совершавший паломничество в Парму, решил удовлетворить свое
несколько странное и мрачное любопытство. Он сумел убедить внука Паганини Аттилу выкопать и вскрыть гроб, дабы он мог видеть тело великого
артиста.

В 1896 году, в связи с закрытием старого пармского кладбища, гроб был вновь выкопан и захоронен на новом кладбище. Здесь останки великого музыканта наконец нашли место своего вечного упокоения.

стр. 144-146

даладно??!!! У моего Наума Марковича тоже ведь в этот день ДР...

Интенсивность концертной деятельности Паганини

Паганини — артист XIX века, художник нового мироощущения, новых жизненных темпов—обращался к аудитории большого концертного зала. С ним на эстраде появился иной тип исполнителя, которого не знала предшествующая историческая эпоха. С сознанием своего артистического достоинства входил он — сын мелкого буржуа — во дворцы и аристократические салоны, диктуя условия даже коронованным особам.  Когда ему передали предложение английского короля выступить при дворе за половину требуемого им гонорара, Паганини ответил: «Его величество может услышать меня за значительно меньшую сумму, если посетит концерт в театре».

Надо знать письма молодого Листа, писавшего с горечью: «Неужели я вынужден быть шутом или фигляром салона» или автобиографию современника Паганини Шпора, рассказывающего
о том, как часто приходилось, даже первоклассным артистам испытывать чувство унижения, выступая перед аристократической «чернью» чтобы понять и оценить новую атмосферу, которую создавал вокруг себя Паганини.

Эта новизна проявлялась в небывалой интенсивности исполнительской деятельности. Путешествуя в дорожной карете, со всеми приключениями и промедлениями, Паганини во время
гастролей в Англии, Шотландии и Ирландии за девять месяцев—с июня 1831 года по март 1832 года — дал сто тридцать два концерта. Эти лихорадочные темпы требовали от артиста предельного нервного напряжения.

стр. 156, 160

"Надо сильно чувствовать, чтобы другие чувствовали" (Паганини)

Паганини увлекал своих слушателей пафосом и искренней взволнованностью музыканта-трибуна, смелым полетом фантазии, неслыханной виртуозностью игры. В ней сказались настроения, родственные тем, которые позднее нашли выражение в буйной красочности кисти Делакруа, фантастической роскоши оркестрового письма Берлиоза, неистовости литературных героев Гюго.

Паганини первый сформулировал кредо романтического исполнительского искусства. Известному афоризму Тартини,обращенному к исполнителям-инструменталистам и выражавшему идеалы вокального бель канто «Per ben suonare bisogna ben cantare» («для того чтобы хорошо играть, надо хорошо петь»), Паганини противопоставил «Bisogna forte sentire per far sentire» («надо сильно чувствовать, чтобы другие чувствовали»). То же провозглашал Мандзони: «Если хочешь быть поэтом, надо сперва испытать некоторые чувства и долго учиться, как их выражать».

Романтическая эстетика трактовала скрипку прежде всего как инструмент, передающий самые тонкие и субъективные оттенки душевных движений и чувств человека. В этом скрипке отдавалось предпочтение перед фортепьяно: «...виртуозность скрипачей не вполне является результатом механической беглости пальцев и голой техники, как виртуозность пианистов. Скрипка — инструмент почти по-человечески капризный и находящийся почти в симпатическом соответствии с расположением духа скрипача; малейшее недомогание, самое легкое душевное потрясение, дуновение чувства находит здесь непосредственный отклик, и это, вероятно, происходит оттого, что скрипка, так близко прижимаемая к нашей груди, слышит и биение нашего сердца».

стр. 165-166