Дэвид говорит в интервью, что он думал, что будет проблемой, если актер, изображающий музыканта, на самом деле не является опытным музыкантом. Однако, есть свидетельства обратному. Для фильма «Дамы в лиловом» все получилось замечательно, когда Джошуа Бэлл предоставил свои музыкальные навыки, в то время как Даниэль Брюль, который никогда до этого скрипку в руках не держал, изобразил крайне достоверно скрипача. Это сработало для фильма «Амадей» и Тома Халса, который, не будучи пианистом, выглядел так правдоподобно за инструментом. Это был шедевральный ход вдохновенного подбора актеров: мы не знали Халса, поэтому так легко поверили в то, что он мог быть Моцартом. Изумительный материал воображения сделал всё остальное. Ни сценарий, ни съёмки «Амадея» ни на минуту не позволяют закрасться сомнению, даже когда мы знали, что фильм отходит от реальных фактов жизни Моцарта. «Скрипач Дьявола» мог сделать для Паганини то же, что «Амадей» сделал для Моцарта, но, к сожалению, он весьма далек от этого достижения.
Почему фильм «Семь лет в Тибете» так хорошо, несмотря на то, что Брэд Питт в роли Генриха Харрера представляет такую же проблему, с которой столкнулись Гарретт и Паганини? Питт на столько более настоящий и импонирующий нам, нежели Харрер. Нам так и не удается увидеть одного в виде другого, и мы можем находится под впечатлением, что это на самом деле Брэд Питт учит Далай Ламу укладу Западного мира. Но история рассказана настолько захватывающе, что мы нисколько не подвергаем сомнению ее правдивость.
Это не так в отношении Скрипача Дьявола. Этот сценарий страдает от целой палитры проблем: лежащая в основе поспешность не дает визуально развернуться истории Паганини. Рассказ зачастую полагается на обрывки разговоров, которые выглядят надуманными. Многие сцены являются кратким обозначением важных отрывков жизни Паганини, но мы очень редко видим то, что нам рассказывают. Плюс ко всему, практически каждая сцена – это неловкая или несчастливая ситуация. Нет баланса, нет какой-то приятной паузы, так что в скором времени зрителя заворачивают в саван уныния, в то время как тревожное чувство страха наполняет его как тот густой смог Лондона; за исключением тех слишком уж немногих моментов, когда Дэвид Гарретт играет на скрипке, и сцена внезапно оживает.
Что Гарретт может сделать с мелодией «God save the King” (Боже, храни Короля), надо услышать, чтобы поверить. Для меня это безусловно самый запоминающийся момент фильма. Здесь настоящий музыкант говорит музыкой, идущей прямо из сердца, и с душераздирающим мастерством. Так хорошо знакомая нам мелодия – можно сказать, даже слишком хорошо – разобрана по частям и, в то же время, собрана новая в тех аккордах, в то время как наше ухо ловит выжидающе каждый момент, когда мы предвкушаем каждое последующее тактовое открытие с радостью.
Это настолько захватывающе, ошеломляюще, поразительно – и я почти забываю задаться вопросом о том, молчали бы в театре британские подданные в присутствии их Короля. Разве не стали бы они петь гимн? Разве это не было обязательно для того времени, что-то вроде этикета?...Если история рассказывается хорошо, подобные вопросы не возникают в голове у зрителя, но на протяжении этого фильма, они возникают с тревожным постоянством.
Дэвид Гарретт: «Не возможно удовлетворить всех. Но дело вот в чем: пока что я не читал ничего негативного о музыке, а для меня это и было реальной причиной для участия в этом проекте. И если никто не атакует музыке, то я абсолютно доволен … (озорная улыбка)… я никогда не говорил, что я – Аль Пачино. Но, знаете… если людям нравится музыка, то я справился со своей задачей.»
Конечно же она нам нравится. Как может быть иначе? Но в фильме совсем недостаточно игры Гарретта [на скрипке]. Этот, по идее, ключевой сюжет фильма – музыкальная сфера гениальности Паганини – едва ли затронут вообще. Мы узнаем больше об инновациях игры на скрипке Паганини из интервью Дэвида Гарретта, чем из фильма, так что Скрипач Дьявола остается изучением Гарретта в роли Паганини, а не Паганини в роли музыканта. Создается впечатление, что у Паганини был один единственный успешный концерт в Лондоне, после которого его посадили в тюрьму за неудачную попытку совращения несовершеннолетней, что в Париже он был несчастным и неуспешным, а затем удалился в Италию разбитым человеком со стремительно ухудшающимся здоровьем, чтобы записать [на бумаге] свою музыку. Википедия, помимо других источников, рассказывает другую, гораздо более правдоподобную историю.
Пронизывающее отсутствие правдоподобности разрушает сценарий Скрипача Дьявола. Возьмем, например, одну из первых сцен, где Паганини спит в номере отеля, за который он еще не заплатил, с женщиной возле него. Менеджер отеля нагло врывается и беспокоит спящих, затем появляется загадочный Урбани, который через несколько минут будет просить Паганини отдать душу за международный успех.
Но вместо того, что быть захваченным развивающейся историей, мой мозг отвлекается на вопросы: а стал бы опытный менеджер отеля врываться к спящим гостям в ожидании немедленной оплаты? Вряд ли. И: Дэвид Гарретт в постели – и не один?... Даже несмотря на то, что я очень стараюсь представить, что это Паганини я там вижу, все это улетучивается при молящем выражении на его лице, когда он просит его даму не уходить. От Паганини я ожидала чего угодно, но только не такой нежной привязанности к его любовнице; и в этом матче «Гарретт против Паганини», в первом раунде с легкостью победу одерживает Гарретт.
Затем Урбани делает правдоподобный толчок, чтобы выложить перед нами все трудности положения Паганини как нищего музыканта, которого никто не ценит, и которому необходима помощь менеджера. На этом этапе история действительно могла бы развернуться. Я готова отложить свое недоверие еще раз и быть вовлеченной в жизнь Паганини – если бы не тот факт, что камера в этот момент показывает нам заманчивую обнаженность спины Дэвида. На мгновение это, конечно же, восхитительно, но в следующий момент я себя спрашиваю, почему был выбран этот конкретный ракурс. Потому что он не помогает Дэвиду, ну и уж точно не помогает Паганини, который только что проиграл второй раунд Гарретту… И, что касается качества фильма, это очень плохой знак, если зритель начинает задумываться о ракурсах камеры.
Позже, когда Паганини обнимает своего маленького сына, мы видим, каким может в один прекрасный день стать Дэвид Гарретт как отец, и наши сердца тают сообща. Кто еще думает в этот момент о Паганини? И так продолжается, сцена за сценой – игру, сет и матч выигрывает Гарретт. У бедного Паганини не было шансов.
И постоянно есть какие-то детали, к которым возникают вопросы, не давая мне погрузиться полностью в историю. Например? Несмотря на то, что я почти что хочу, ради самой истории, принять тот факт, что изящная и хорошенькая молодая дочь Ватсона должна притвориться служанкой – причем излишне говорить, что ни одна мужнина жена ее бы не наняла – меня беспокоит то, что я вижу всех этих мужчин, стоящих и наблюдающих лениво за тем, как она поднимает тяжелый, по идее, багаж по лестнице сама. Да, эта была эпоха эксплуатации, но также и эпоха рыцарского благородства… и пока эти сомнения атакуют мой разум, я замечаю, что сундук такого размера должен быть пустым, чтобы такая хрупкая девушка могла его вообще нести.
Или это: Урбани пытается убедить, нет, подкупить девушку, предлагая ей колье настолько уродливое, что оно не соблазнило бы даже близорукую сороку. Почему он шепчет «Совершенство», когда она бросает его в макароны, остается загадкой; и никого не волнует, что ужин Гарретта – простите, Паганини – остывает. Ох уж этот Урбани! Он поразительно сыгран Джаредом Харрисом и кажется ловким человеком. Но в этом лукавом Мефистофеле Фауста Паганини скоро обнаруживается два фундаментальных недостатка: первый – несмотря на то, что его появление обыгрывается таким образом, чтобы мы поверили в его связь со сверхъестественным («Это надо повторить три раза!»), это, удивительным образом, первый и последний раз, когда фильм упоминает его оккультные силы. Второй – несмотря на то, что он торжественно пообещал оказывать поддержку в карьере Паганини до конца (за бессмертную душу, не меньше) и сам настоял на подписании контракта в этом отношении, мы видим, как он саботирует эту карьеру практически каждый раз. В результате, его действия не только мешают успеху Паганини, но и моему принятию основного допущения, на котором выстроена вся история.
Может ли существовать какая-либо логика в том, чтобы выдернуть Паганини из его дома в Вене для развития его карьеры за рубежом, только для того, чтобы настроить против него крикливых теток из Лиги моральной стойкости? Какой смысл в миссии Урбани обеспечить его протеже неистовым успехом в Лондоне, если он потом запускает Лэнгхэмскую торпеду [речь идет о персонаже журналистки – Этель Лэнгхэм]? Это определенно является грубым нарушением контракта с его стороны? Что здесь происходит? Точно ничего из того, что могло бы пролить свет на исторического Паганини.
Затем идет сбивающее с толку участие [Урбани] в отношениях Шарлотты и Гарретта – нет, Паганини. Сначала Урбани пытается (по собственным, полным отвращения, словам Шарлотты) сделать ее шлюхой Паганини. Но когда она уже готова упасть в его объятия и в его постель, Урбани вмешивается с его привычной непоследовательностью и фактически спасает ее от социальной гибели, позора и сифилиса. Почему, почему, почему? Есть ли вообще тут какой-то смысл? …Пока я размышляю над этими вопросами, Паганини бежит из страны. Его, казалось бы, краткий успех никогда не возобновляется, по крайней мере, в этом фильме, так же как и мой интерес к этой истории.
Если фильм не складывается, то это режиссер должен взять на себя ответственность за это. А этот фильм не складывается, неважно, как бы я этого хотела. Теперь, Бернард Роуз – это режиссер, который не верит в репетиции. Он говорит об этом в интервью в дополнительных материалах на DVD, где он подтверждает, что практически всегда первый дубль – самый лучший. Может быть это и разумная концепция в теории фильмопроизводства, но она не работает для Скрипача Дьявола. Может быть, она бы и работала, будь сценарий идеален, но кто написал сценарий? Аа, Бернард Роуз. И кто был ответственным за не способствующую успеху съемку [работу камеры]? Да он самый же.
Как Дэвид Гарретт согласился с подходом, который является противоположностью его собственного стиля работы (подготовка, репетиции и еще больше репетиций), можно только догадываться. Он уделил музыке и инструментам особое внимание в отношении исторических деталей, так что это часть убедительна. Музыка в фильме волнующая, его невероятно виртуозное исполнение действительно поразительно, но какая польза от всего этого внимания скрипкам с жильными струнами и без тюнеров, если один из персонажей говорит о музыкальной индустрии? Разве использовали этот термин во времена Чарльза Диккенса, когда Индустриальная революция только набирала обороты? Полная сомнений и огорчений, я опять обнаруживаю, что меня опять «выкинуло» из истории в фильме.
И это не последний раз, когда что-то или кто-то заставляет меня задуматься: «Подожди-ка, могло ли это действительно произойти так в это время? Стала бы молодая девушка сидеть без присутствия дуэньи с мужчиной – и на его кровати?... Боже упаси! Об этом даже подумать не могли! Потому что находиться одной с любым мужчиной, не являющимся близким родственником, означало социальное падение, и, разумеется, никакие родители, надеющиеся увидеть их дочь уважаемой замужней дамой, не позволили бы такого. Не стала бы ни одна приличная девушка, такая как Шарлотта, такого делать.
К сожалению, Дэвид постоянно неправильно произносит имя Шарлотты. Это специфика английского языка, что даже носителей надо учить правильному произношению некоторых слов и имен, потому что написание на английском любит сворачивать с узкого пути логики и уходить резвиться в поросли причуд [*пока доберешься до значения того, что хотела сказать автор, можно умереть. Она имеет ввиду, что иногда то, что написано, читается абсолютно иначе, нарушая все законы логики – прим.пер.]. Очень сложная задача для нас – иностранцев! Кто знал, как произносится имя Шон (Sean) до Коннери или Гермиона (Hermione – Хермайони) до Гарри Поттера? Так что, если вам интересно: первые буквы в имени «Шарлотта» (Charlotte) читаются не так, как в Чарльз, чарм и чоколэйт. Они звучат как «ш» в «шарп» или «шэллоу» [*пишу в транскрипциях – имеется в виду, что на английском надо произносить не Чарлотт, а Шарлотт]. Это, конечно же, небольшая ошибка, и, конечно же, режиссер мог запросто ее убрать – хотя потребовался бы второй дубль.
Потом появляется персонаж Этель Лэнгхэм – женщины, которая входит с важным видом на сцену, как будто бы она только что вышла из машины времени с черным поясом по феминизму. К сожалению для нее, стиль этой пре-Викторианской эпохи, следующий за новеллами Джейн Остин, был адаптирован настолько часто для телевидения и фильмов и с таким вниманием к деталям исторической точности, что мы уже чувствуем, что что-то не соответствует манерам и моралям того времени. «Что-то» в этом случае – это дерзкая, современная женщина в цилиндре, которая якобы работает на этот бастион традиционализма – газету «The Times». – Правда, что ли? Да я не поверю в это ни на минуту.
(Поискав немного позже, я выяснила, что «первой женщиной-журналистом, работающей на полную ставку на Флит стрит [Fleet Street – улица в Лондоне, где сосредоточены редакции газет – прим.пер.] была Элайза (Элиза) Линн Линтон, которая работала на газету «The Morning Chronicle» с 1848 года.» То есть практически 20 лет после событий в фильме, и она точно не могла бы быть влиятельной в каком-либо смысле этого слова. Также: «Цилиндры никогда не подразумевались для ношения женщинами.» Разве позволило бы сие общество, в котором доминируют мужчины, такое за пределами кабаре? Серьезно сомневаюсь.)
Кажется, будто Бернард Роуз пытается переписать историю и представить нам версию Англии Дикенса, которая ему больше нравится, но его скрытый замысел мешает главной задаче фильма. Еще пример: Лорд Бургерш, покровитель оперы, показан в его клубе и на концерте в компании молодого симпатичного человека, который не приходится ему сыном. Складывается впечатление, что гомосексуализм не считался грехом или преступлением в то время, тогда как на самом деле это было незаконно и наказуемо смертной казнью, а следовательно, тщательно скрывалось во всех кругах общества. Цитата: «80 мужчин были повешены за это преступление в Великобритании между 1800 и 1834 годом, когда это наказание было заменено на пожизненное заключение.»
Затем, показаны по большей части пустынные, безупречно чистые улицы, которые (несмотря на то, что Ватсон пантомимой показывает, что он наступил во что-то неприятное) не могут убедить, что мы смотрим на реальную, живую среду обитания (несмотря на печальную и одинокую проститутку, помещенную там специально, чтобы показать нам более злачную часть Лондона. Дважды, если вы не поняли смысла в первый раз).
И так далее… Скрипач Дьявола – фильм, который должен был быть о музыке и истории великого музыканта, саботируется огромным количеством недостатков, видимых при просмотре. Его персонажи, даже чудесный Джон Ватсон и его дочь, представлены как клише-карикатуры самих себя. Постельные сцены выглядят пошлыми и чрезмерными. Закат над доками, сделанный компьютерной графикой, заставляет меня искать на экране мольберт г-на Уильяма Тёрнера, который где-то здесь в этот момент должен писать свое полотно «Последний рейс корабля «Отважный»… О, как это отвлекает, настолько это бессмысленно и, к сожалению, нецелесообразно.
Единственное достоинство этого фильма – это то, что мы можем смотреть на Дэвида Гарретта в течение целых двух часов и на то, как он играет несколько потрясающих произведений на скрипке в костюме. Но разве нам его не жаль на всем протяжении фильма? Он столько всего перенес – от плохого здоровья, недозволенной любви, покинутости, разбитого сердца и несчастий в целом – и ему так и не выпадает шанс быть движущей силой, которой я думала будет Паганини в этой истории его жизни.
Подводя итог, мое впечатление: если смотреть с точки зрения страстного фаната ДГ, наверное, фильм не сможет не доставить удовольствие. Но, если рассматривать его с точки зрения законов повествования и создания фильма, то он не убеждает.
Но тем не менее, я уверена, что можно найти ракурс, в котором элементы Паганини, его музыки, скрипки и Гарретта были бы успешной комбинацией; хотя я подозреваю, что потребуется более нетрадиционный подход нежели исторически сомнительный художественный фильм, чтобы достичь этого.
Так как это настолько увлекательно слушать, как Дэвид Гарретт рассказывает об истории игры на скрипке, о музыке в целом и о Паганини в частности – почему бы ему не рассказать историю дьявольского скрипача на камеру, добавляя чуток кое-каких мифов между комментируемыми демонстрациями основополагающих изобретений Паганини на инструменте. Дэвид является шоуменом от природы и, следовательно, воодушевляющим учителем. Не требуется актерская игра. Не нужна любовная история. Кто не захочет посмотреть на то, как он объясняет и демонстрирует каждый Каприс и Концерт по очереди? Таким образом, наш интерес к Гарретту окажет хорошую службу Паганини, и фокус будет на его МУЗЫКЕ. Это больше не будет «Гарретт против Паганини», это будет Гарретт для Паганини…и я думаю, что это было бы триумфом для обоих.
***
Продолжение – Аудитория Дэвида Гарретта.
))) 
